Кирилл Усанин - Разбуди меня рано [Рассказы, повесть]
— Я не знаю вашего мужа! — быстро заговорил Лобков, следя за каждым движением женщины. — Не знаю и знать не хочу! Но такой вы не должны к нему приходить! Такая вы там не нужны! То есть нужны, но все должно быть в норме. Вам это понятно? Понятно?
— Да, — еле слышно сказала женщина и подала Лобкову узел.
Вольный человек
Как только засверкают первые весенние ручьи и оголятся крутые взлобья бугров, Степан Огладин собирается в путь. По утрам пропадает в своей мастерской, а по вечерам раскрывает областную карту, тычет в кружочки — здесь и здесь, обводит их красным карандашом.
Подойдет жена Глаша, молча постоит, вздохнет.
— Чего ты? — спросит Степан.
— Не уезжал бы ты.
— Я к воле привык. Тебе это не понять, — серьезно ответит Степан, потом приласкает жену. — Ненадолго же, чай, вернусь.
И вот они, проводы. Выскакивает на крыльцо жена Глаша, кричит вслед:
— Подожди, Степа!
— Ну, чего еще?
— Чай, надолго уходишь! На Танюшку взгляни, на меня!
— Ну, неси. — И улыбается, шагает обратно.
Танюшка в его руках качается, как в люльке, накалывает пальчик об усы отца, плачет.
— Возьми, — и отдает Танюшку Глаше.
А Глаша тянется к скуластой щеке мужа, женской просьбой глядят глаза на Степана.
— Ох, трудно… Целых три месяца. Может, пораньше! Может, наведаешься?
— Ну, баба. — морщится Степан, — не балуй тут. — И, вздохнув, говорит: — Пошел я.
И все лето Степан шабашничает, ходит из деревни в деревню, притаптывая пыльный проселочный подорожник. Хорошо на душе! Есть работа — есть деньги, и не замечает Степан, как время идет!
Но обратный путь домой кажется ему всегда долгим, все оттого, что начинает думать о Глаше, о дочке своей Танюшке. По дороге сворачивает в сельмаг, небрежно кидает деньги на прилавок и совсем не смотрит на то, как продавщица заворачивает в бумагу купленный им товар.
— Ой, это мне!
Глаша примеряет шелковое платье, целует Степана в обгоревшие от солнца усы, кружится по комнате.
— Вот, зафорсила, — шутит Степан, закуривает.
А за ужином обязательно напомнит еще раз:
— Вот и дождалась. Вот и дома я. Теперь — на покой.
Зима — это отдых для Степана. Его никто не тревожит, он сам себе хозяин. Как медведь сосет свою лапу, так и Степан сосет заработанные за лето деньги, как худеет медвежья лапа, так и у Степана худеет за зиму сберкнижка.
— Ничего, скоро снова заживем, — говорит Степан и с верхней полки шкафа достает областную карту, осторожно сдувает пыль.
2Но в это лето в доме Огладиных поселилась тревога. Пришла она внезапно и совсем не с той стороны, с которой можно было бы ее ожидать. Все чаще вскакивает по ночам Степан, и Глаша нетерпеливо спрашивает:
— Он, что ли?
— Он. Будь проклят. Так и торчит, как змеюка какая!
В первый раз участковый милиционер Федяшин появился в самом начале апреля. Помнится, Степан возился с пилой, затачивал напильником зубы — делал разводку. Глаша стряпала. Во дворе хрипло залаял Полкан, зазвенел цепью.
— Это к нам кто-то, — не поднимая головы, сказал Степан.
Глаша, вытирая на ходу мучные руки о передник, вышла на улицу. Вернулась вскоре. Переступив порог, испуганно и в то же время испытующе взглянула на мужа, уже не решаясь оглянуться, медленно прошла к печи, быстро бледнея. Степан не успел ничего спросить, как в дверях показалась длинная фигура участкового. Поздоровался, сказал, тыча пальцем в Степана:
— Вы хозяин?
— Да, — ответил Степан и резко, вместе со стулом, повернулся в сторону Федяшина.
Участковый сел на лавку, подобрал полы шинели, спросил:
— Значит, собираетесь?
— Узнали, — усмехнулся Степан. Он не смотрел на Федяшина, а продолжал водить напильником по зубьям пилы.
— Узнал, — признался Федяшин. — Дело наше такое, сами понимаете.
Он как будто извинялся, и это Степану не понравилось. Он поднялся и резко заговорил:
— Да, ухожу. Пора, уже самое время… А вы так пришли или с документиком?.. Давайте подпишу. Или сразу хотите заарестовать, да?
— Степа! — вскрикнула Глаша и метнулась к мужу. Но Степан отстранил ее, продолжал:
— Вы не стесняйтесь. Я не обижусь.
— Успокойтесь, — тихо и спокойно проговорил Федяшин, поглаживая шрам на щеке. — Арестовывать вас пока никто не собирается. Только вредить себе не нужно.
— Жизня вредит, не я! — выкрикнул Степан.
Федяшин вздохнул, взял с подоконника карту, оставленную еще с вечера, стал всматриваться в красные точки и кружки.
— В Боровое собираетесь? — спросил он, поглядывая на Степана, который вернулся к печи и взял в руки напильник.
— А что, нельзя? Запрещаете?
— Не советую. Там у меня брат живет.
— И он председатель колхоза? — съязвил Степан.
— Нет, бухгалтер. Но строить там этим летом пока ничего не будут.
— Вот как? — Степан с удивлением посмотрел на Федяшина, потом на Глашу.
— Придется в другое место ехать.
Федяшин положил карту снова на подоконник, поднялся, дошел до двери и, уже взявшись за ручку, проговорил:
— На жизнь вам, Степан Трофимович, валить нечего. Подумайте, может, сами виноваты… У нас шахты есть, завод рудоремонтный… Все же лучше, чем это бродяжничество. Да и семье легче будет.
Он еще не закончил говорить, а Степан уже вскочил со стула, с шумом упал напильник, тонко зазвенела пила.
— Мне — на шахту, на завод!.. Нет, я столяр, слышите, столяр до скончания дней! Вот ремесло мое! — Он толкнул ногой табурет. — Вот! — ударил ладонью по столу, по стенке посудного шкафа. — И дом этот, и стены — все это моими руками… Знаю, куда метите! Вернись, мол, Степан, в строительную контору, поклонись в ножки, попросись. За что? За то, что меня же обидели, едва в тюрьму не засадили. Нет, я не хочу под подозрением всю жизню ходить, не хочу!..
— Ваше дело, — пожал плечами Федяшин. — Эх, вы! — вздохнул он и переступил порог.
Следом выскочила Глаша. В сенцах забрякало порожнее ведро, во дворе надрывно залаял Полкан. Морщась от захлебывающегося лая собаки, Степан наклонился за пилой и напильником.
Вошла Глаша, прислонилась к косяку двери, дождалась, когда Степан поглядит на нее, заговорила торопливо, боясь, что муж перебьет ее:
— Боюсь я, Степа. Не уезжал бы ты, ради бога. Зачем людей гневить? Ведь он грозился…
— Должность у них такая — грозиться.
— А может, сходить тебе в стройконтору, поговорить…
Она хотела еще что-то сказать, но Степан, круто повернувшись, так взглянул на жену, что Глаша замолчала, прикусила губу.
— Чай, забыла, сколько слез пролила? Муж — вор, это я-то — вор! Каково?
— Ошиблись они.
— Ошиблись… А если бы засадили, тогда как? Нет, Глафира, за это не прощают… И хватит об этом, надоело.
— Уйдешь?
— Надо, Глаша, — уже спокойнее проговорил Степан, подошел к жене, неловко обнял за плечи. — Не бойсь, переживем.
— А как же он? — напомнила Глаша о Федяшине.
— Ничего не будет мне, — твердо проговорил Степан. — Просто напугать надумали. Не выйдет. Не из робких… Ну, иди собери чего-нибудь на стол.
3Через несколько дней Степан ушел в отдаленное село, но через две недели неожиданно для Глаши вернулся домой. Он топал по комнате, застланной дымом, сердито говорил:
— Все будто сговорились… Прихожу к председателю колхоза: так, мол, итак, что вам построить нужно, поправить? Отвечает: «Ничего не надо». — «Как так ничего? — говорю. — У вас и коровник развалился, и силосную яму поправить надо, и холодильник весь в дырах. Столько дел. Отказ, что ли?» Отвечает: «Как хочешь, так и понимай, а мое слово такое — не нужны вы, шабашники, не хочу, чтоб из-за вас нагорело. Сами построим, да и шефы помогут. А вы — воры…» Видишь, мы воры… Напуганы… Так и не сговорились. И везде так… Что же, посмотрим, как они без нас обходиться будут. Вот все развалится — рады будут, нарасхват брать будут… Шефы задаром как там наработают? Так себе, не по-настоящему…
Решил Степан пока дома побыть, переждать. Где-нибудь здесь, в шахтерском поселке, найти работу. И находилась, но все мелкая, невыгодная: там вставить стекла, там сложить печь, там стены поштукатурить… Наконец одному начальнику участка нужно было срочно дом срубить.
Быстро отыскался напарник, такой же, как и он, вольный человек, Костя Митькин. Митькин, услышав рассказ о Федяшине, похвалил Степана:
— Ну и правильно сделал, успокоиться надо. Нам работать еще, а понапрасну на худые слова вниманье обращать — э-э! — пользы никакой. — Митькин подвинулся ближе к Степану, обнял за плечи. — Тебе повезло: ты меня встретил. Со мной не пропадешь, даю слово… Ну, будем толсты. — Он налил водки себе и Степану, подмигнул, повторив: — Будем толсты.
— Не шибко ты толст, — усмехнулся Степан, ободренный словами Митькина.
